seminarist | Entries tagged with цезарий гейстербахский

Цезарий Гейстербахский сообщает в книге III "Диалогов о чудесах", посвященной исповеди, случай одного приходского священника, именем Гегеннарда, "достаточно ученого, но малобогобоязненного", который имел приход в окрестностях Зоста, Кельнской епархии. К нему некто из его прихожан пришел во Св. Четыредесятницу, и среди прочего исповедался, что в оные святые дни отпустил вожжи невоздержания (frena laxasset incontinentiae; из контекста далее ясно, что он попросту имел плотское сношение со своей женой - S.). Священник, весьма сурово отчитав его, говоря, что оное святое время посвящено должно быть молитвам, постам, воздержанию и иным трудам милосердия, добавил: налагаю на тебя, во искупление сего греха, епитимию в восемнадцать денариев (то есть пфеннигов - S.) на столько же месс, чтобы смыть вину твоего невоздержания. И он дать пообещал.

Этому ушедшу, и другому к исповеди пришедшу, когда того священник расспросил и узнал, что он во всю Четередесятницу воздерживался, сказал: Весьма дурно ты сделал, от жены твоей толь долгое время себя соблюдая. Могла бы она от тебя зачать ребенка, которому ты через свое воздержание не позволил родиться. Тот, напугавшись, как свойственно людям простым, когда у него попросил совета, как быть при таком преступлении, исповедник отвечал: Дашь мне восемнадцать денариев, и я столькими же мессами Бога за тебя умолю. И тот пообещал, что в такое-то время отдаст ему деньги.

Через немного дней изволением Божиим случилось так, что эти двое, каждый со своим мешком, пришли в одно время на рынок (forum), и у одного мешок упал с лошади в грязь. Другому на помощь соседу подбежавшу, оный во гневе закричал: Диавол да наградит нашего священника, ибо из-за него я тут мучаюсь. Расспросившу тому о причине, ответил: Я ему исповедовался о своем невоздержании, и он мне такую наложил епитимью, что теперь прежде времени принужден я продавать мое зерно, чтобы потребные деньги принести. На что другой отвечал: Что это я слышу? Я ему в противном исповедался, и он из меня столько же выдоил (mulctatus - слово mulcta означает штраф или пеню, но происходит от глагола mulgere - доить). Узнай, что и я по такой же нужде пришел на рынок. Дурной же у нас священник (male sacerdotati sumus - букв. плохо мы освященничены, обеспечены священником - S.). Войдя в город, обвинили они его пред настоятелем и канониками Св. Патрокла, великую ему сотворив конфузию.
St Patrokli, Soest

Церковь Св. Патрокла в Зосте.

Цезарий Гейстербахский в книге третьей "Бесед о чудесах", "Об исповеди", рассказывает историю Раскольникова, как она выглядела в XII веке.

В Аррасе жил некий юный образованный клирик из хорошей семьи. Когда отец его умер, он остался с матерью и сестрой без средств к существованию, ибо не имел никакого бенефиция. Тогда он пошел к одному знакомому ювелиру и сказал: к нам приехал в гости богатый купец и желает купить серебряные чаши и другие сосуды и украшения из золота и серебра. Если у тебя есть такие вещи на продажу, приноси их к нам, но только приходи один и никому не рассказывай, потому что купец хочет сохранить это в тайне.

Ювелир, который хорошо знал и клирика, и его семью, ничего не подозревая, понес в мешке драгоценности, но своим домочадцам всё-таки рассказал, куда идет. Клирик же, видя его, притаился за дверью и раскроил ему череп топором. Затем вместе с сестрой он разрубил труп на куски и утопил в выгребной яме.

Семья же ювелира, когда тот не вернулся домой, пошла его искать. Приходят к клирику - тот говорит, не знаю, сюда не приходил. Им это показалось подозрительным, они огляделись вокруг, и увидели следы крови на полу и на стенах. Тут же и клирика, и сестру схватили, нашли у них драгоценности и повели к судье. Отпереться уже было нельзя, и судья обоих приговорил на костер. (Цезарий в скобках замечает, что и на его памяти в Кельне был похожий случай с одним минцмейстером).

Когда их вели на казнь, сестра стала брата увещевать: я, мол, только ради тебя во все это ввязалась и теперь страдаю. Давай перед смертью исповедаемся, чтобы избежать, по крайней мере, вечной казни. Брат исповедаться не захотел, резонно, как ему казалось, рассудив, что от такой поздней исповеди толку не будет. Сестра же позвала священника и исповедовалась. И вот, когда обоих привязали к столбу и разожгли огромный костер, клирика пламя тут же пожрало, а сестра его осталась невредимой, только оковы ее сгорели, а сама она чувствовала пламя, как бы росу, принесенную ветром. Видя это, судья решил, что девушка невиновна, и приказал ей покинуть присутствие.

Проще как-то всё было.

Цезарий рассказывает (3.16-17), что когда в Камбре были схвачены какие-то еретики, все они под страхом смерти от своей нечестивой веры отреклись. Тогда послан был от епископа клирик, чтобы испытать отрекшихся раскаленным железом; кого железо обожжет, того признавали еретиком и сжигали. Железо обожгло всех и к сожжению приговорили всех. Когда они шли на казнь, клирик стал уговаривать одного из них, человека благородного, перед смертью исповедаться. Тот согласился. И чудо! Когда он начал исповедоваться, ожог стал заживать, и к концу исповеди совсем исчез. Тогда клирик, указав судье на его руку, на которой не было больше ожога, добился его освобождения. Аналогичный случай был в Страсбурге, но там у спасенного оказалась жена, жившая за городом и не знавшая ничего о происшедшем. Когда он вернулся к ней, радуясь двойному спасению, от временной, то есть, и вечной смерти, она набросилась на него с упреками, что он из страха казни оставил истинную веру. Послушавшись ее, он согласился снова вернуться к прежней ереси. Тут же на руке его снова открылась язва от ожога, а другая явилась на руке у жены. Язвы дошли до кости и причиняли им такую боль, что они, боясь кричать в своей деревне, убежали в лес, где выли, подобно волкам. Их вскоре догнали, привели в город и бросили в непогасший еще костер к единоверцам.

что когда готы переселились из Азии в Европу, они решили изгнать из своей орды всех некрасивых женщин, опасаясь, что они нарожают еще менее красивых детей и тем повредят благородному готскому племени. Изгнанные из лагеря, некрасивые женщины скитались в лесах, где с ними вступали в связь демоны-инкубы, и рождали от демонов сыновей и дочерей. Так появились гунны.

не раз говорит, что лихоимство (ростовщичество) - самый трудноотмолимый грех; в частности, потому, что вред от него продолжается непрерывно. Убийца, грабитель, насильник когда-нибудь да отдыхают от трудов своих, а проценты по долгам растут днем и ночью. Ростовщику мало искренне раскаяться, мало творить молитву, мало раздавать милостыню. Он должен возвратить должникам всё, что у них забрал, вернуть залоги и возместить лихву - лишь после этого он может начинать покаяние. Один кельнский ростовщик, раскаявшись, решил раздавать хлеб нищим. Аббат-бенедиктинец, к которому он обратился за советом, посоветовал ему от каждого хлеба отрезать часть и складывать в сундук, пока тот не наполнится. Когда сундук наполнился, как он думал, хлебными обрезками, ростовщик позвал аббата и в его присутствии открыл сундук. Тот оказался полон - но не хлебом, а копошащимися жабами. Вот, - сказал аббат, - какова цена твоей милостыне у Бога. В ужасе спросил ростовщик: что же мне делать? Если хочешь избежать геенны - отвечал аббат, - ложись туда, прямо на жаб. И тот, боясь временных жаб менее, чем вечных, которые ждали в аду, улегся в сундук. Аббат закрыл за ним крышку и ушел. На другой день, открыв сундук, обнаружил там лишь дочиста обглоданные кости ростовщика. Их похоронили прямо в сундуке в портике кельнской церкви Св. Гереона, и сила их оказалась такова, что с тех пор ни одна жаба не может переступить порог этой церкви.

Новиций (собеседник автора в "Диалогах") вспоминает, что сами богатства ростовщиков как бы ущербны - они не идут на пользу и редко держатся в семье дальше второго-третьего поколения. На это Цезарий отвечает, что они не только сами по себе ущербны, но повреждают даже и другое, сравнительно более праведное богатство, если к нему примешаются; и что был даже случай, когда один ростовщик сдал свои деньги (в опечатанных мешках) на хранение келарю соседнего монастыря, а тот положил их в сундук с монастырскими деньгами. Когда же ростовщик пришел за своими мешками, сундук раскрыли, и, хотя все замки и печати оказались в сохранности, денег там не нашли - ни ростовщических, ни монастырских.

(Цезарий Гейстербахский, Диалоги о чудесах, раздел 5, в пересказе Романа Шмаракова, "Книжица наших забав", М.: 2020).

VII, 3
Тот же Филипп в минуту откровенности рассказывал о своих студенческих годах в Толедо[40]. Много народу из разных краев училось там черной магии, и вот несколько юношей из Швабии и Баварии, захотев удостовериться в истине тех дивных вещей, кои открывал им наставник, просили явить их очам то, чему он учит, чтобы постичь пользу этой науки. Тщетно пытался он их отговорить, а потом в полуденный час вывел в поле, очертил круг, наказав из него не выходить, а также ничего не давать и не принимать. Отошел он в сторону и заклинаниями призвал демонов. Они явились в образе рыцарей в пышном оружье и затеяли турнир[41], то притворно падая, то направляя на учеников копья и мечи, лишь бы выманить их из круга. Худо в этом успев, они обернулись прелестными девушками и пустились вкруг студентов в хоровод. Одна из них, прекрасней прочих, выбрала себе одного из школяров, и, покамест они, склонясь главами, ходят, башмаками в лад стучат, их чела белые блестят лентами, а под жемчугами дышат нежные груди etc. etc., она протягивает ему золотое кольцо и своими движеньями paспaляет в нем сладострастие. Этот юноша, всегдашний поклонник всякого беспутства, скоро был побежден и, забыв о предостережениях, выставил из круга палец, чтобы вздеть на него кольцо. За этот палец его и ухватили: тотчас юноши не стало. Сонмище злых духов, свившись вихрем, исчезло с добычей. Поднялся крик и плач, прибегает наставник: я-де вас предупреждал; школяры: «Нам дела нет, не вернешь его — тебя убьем». Боясь баварцев больше, чем демонов, наставник, делать нечего, обещает навести справки, как он там в целом. Призвав князя бесов, наставник произносит перед ним речь — напоминает о своей верности, выражает опасение, что его наука потеряет в глазах учащейся молодежи, а самого его убьют ученики, недовольные проведением лабораторных занятий, если не удастся ему вернуть юношу. Дьявол сострадательно отвечает, что назавтра соберет по этому поводу совет в таком-то месте и чтобы он, наставник, непременно там присутствовал, а если совет позволит его вернуть, ты-де мне по гроб жизни обязан. Назавтра собирается совет; магистр жалуется на учиненное над учеником насилие; ему ответствуют: все по справедливости, сей ослушник преступил закон круга. Тяжба длится, а дьявол меж тем просит соседа: «Оливер[42], ты всегда был праведным судией, реши же это дело». — «По моему разумению, — отвечает тот, — юношу надобно вернуть наставнику». И, поворотясь к тому, кто оспоривал некроманта: «Верни, — говорит, — юношу, ты и так с ним круто обошелся». Все согласились; юношу вывели из преисподней; совет распущен, и наставник в радости возвращается к ученикам. Вызволенный школяр был так худ и бледен, словно поднялся из гроба. Он поведал сотоварищам о том, что видел в преисподней, и, свидетельствуя примером, сколь мерзостна Богу наука, которой они предавались, покинул школу и сделался монахом в некоей цистерцианской обители (Caes. Dial. V. 4).

IX, 8

В город Зост пришел неизвестный человек, объявивший, что хочет прыгнуть с башни св. Юлиана, если ему будет за это какой-нибудь почет. «Нет, — отвечают ему, — мы тебе ничего не дадим за то, чтоб ты до смерти убился». — «Ништо, — говорит, — прыгну за честь города». Народ стекается на базарную площадь, иные глядят из окон; он подымается на башню. Сзади ему кричат: «Скажи, затейник, с каким демоном ты это вытворяешь?» — «С таким-то», — отвечает он. «Вот это напрасно: как пить дать обманет; это дрянной демон, а вот лучше бы ты доверился Оливеру — уж он не выдаст, Оливер-то, он своему слову завсегда хозяин»[48]. — «Небось не обманет; не впервой мне с ним дело иметь». Итак, умелец всходит на башню, красиво падает и больше не встает. Публика дивится, чего это он не шевелится, — ибо он был в широком плаще, чтобы ловить ветер, оттого прискорбное его состояние не было видно — и, подошед ближе, обнаруживают, что вся утроба его вылилась на землю. Так-то награждает дьявол своих слуг: тела убивает, души ввергает в вечные муки (Caes. Dial. V. 35), да еще тешится, мороча им головы.

В разделе втором «Диалогов о чудесах» Цезарий Гейстербахский рассказывает о предсмертном покаянии Филиппа, маркграфа Намюрского (1175 - 1212). Раскаянье его было столь велико, что нередко он должен был исповедоваться сразу четырем аббатам-цистерцианцам, причем все четверо, слушая его, рыдали.

Отпрыск знатного семейства, явно умственно отсталый, сделан священником. Это могло произойти не иначе, как за взятку - место каноника, гарантировавшее пожизненный комфортабельный доход, имело рыночную стоимость, симония была обычным делом. Подозреваю, что семья Веринбольда заплатила даже больше обычного, чтобы те, кто принимает такие решения, закрыли глаза на заведомую профнепригодность.

Затем человека, буквально не умеющего считать, делают келарем, т. е. администратором всех съестных припасов. В 13 веке, когда и большая часть доходов поступала в натуральном виде, и выплаты частично производились продуктами - важная, ответственная должность. Когда не умеющего считать Веринбольда сделали келарем, Бог благословил церковь Св. Гереона изобилием и большими доходами. Иными словами, когда Бог благословил церковь Св. Гереона изобилием и большими доходами, келарем сделали Веринбольда, не умеющего считать.

И тут Веринбольд приходит в капитул (собрание каноников) с тревожной вестью: кошки съедят церковное зерно. Он просит освободить его от должности. Кошки, которые едят зерно в амбаре - прозрачная метафора. Те, кто приставлен охранять запасы, их разворовывают. Умственно отсталые люди обычно не понимают метафор - для этого нужен известный уровень абстрактного мышления. То есть Веринбольд не сам это придумал. Возможно, ему было видение, а возможно, кто-то подсказал ему такую мысль, настоящего значения которой он не мог понимать. Но капитул, отнюдь не состоявший из умственно отсталых людей, умолил его не отказываться от должности келаря и принять ключи назад.

Почему? Да потому, что в капитуле заправляли те же жулики и маровихеры, которые и сделали его келарем. Его не сделали, допустим, кантором или схоластиком, потому что никому не нужен и не выгоден регент, не знающий нот, или не умеющий читать учитель. Но не умеющий считать келарь очень выгоден некоторым администраторам.

В книге шестой "Диалогов о чудесах", посвященной добродетели простоты, Цезарий Гейстербахский рассказывает о своем современнике - канонике по имени Веринбольд, служившем в церкви Св. муч. Гереона в Кельне. Каноником назывался священник, входящий в штат соборной церкви. Вообще каноников придумал блаж. Августин - он первым предложил, чтобы священники жили общиной вроде монашеской, и разработал для такой общины устав, тоже по образцу монашеского, с обетами нестяжания, целомудрия и проч. Если я правильно понимаю, каноники особенно распространились к концу первого тысячелетия с модой на заупокойные мессы. Богатый человек мог пожертвовать важной местной церкви какое-то имущество, обычно землю, с тем, чтобы за упокой его души с известной частотой служились мессы в течение более или менее продолжительного времени или даже неограниченное время. Ясно, что когда таких жертвователей становилось много, один священник не мог справиться со всеми этими мессами, иначе ему пришлось бы служить их непрерывно и ничего больше не делать. На доходы от пожертвованной земли нанимали дополнительных священников, которым из этих доходов выделялось оговоренное содержание (пребенда или стипендия). Также нельзя было служить все заказанные мессы на одном алтаре, поэтому к храму пристраивались часовни с дополнительными алтарями. Очень богатые семьи устраивали себе отдельные, семейные часовни. Это объясняет традиционный план средневекового собора - по всему периметру изнутри церкви идут часовни, в каждой из которых стоит алтарь. В центре, между главным алтарем и нефом (собственно церковным залом, где сидит или стоит большинство молящихся) помещается "хор" - богато украшенные скамьи в два или более рядов, отгороженные по бокам резными перегородками. Сейчас хор обыкновенно пустует, а в средние века во время службы там выстраивались все каноники, бывшие в наличии. Некоторые, впрочем, успевали нахватать вакансий сразу в нескольких местах, стипендию получали везде, а на службе не появлялись или нанимали вместо себя викария - клирика победнее. По углам хора стояли четыре главных священника: декан (настоятель), кантор (хормейстер), схоластик (преподаватель соборной школы и библиотекарь) и эконом. Каноники бывали двух сортов: регулярные (жившие по правилу блаж. Августина в общежитии) и секулярные (жившие каждый отдельным хозяйством, в своем доме).

Так вот, Веринбольд был каноником секулярным. Глава о нем называется у Цезария "О простоте Веринбольда, каноника Св. Гереона в Кёльне". "Был в наше время - говорит Цезарий - некий каноник, именем Веринбольд, знатный родом, весьма богатый церковными стипендиями. Он был такой простоты, что не мог ничего сосчитать, а только отличал четные числа от нечетных. Когда однажды в кухне у него висело много окороков, боясь, чтобы какой из них не украли, он приходил и считал: вот окорок, а вот его дружок, вот окорок и его дружок, и проч. А будучи один из этих окороков по плутовству его слуг украден, когда снова он вошел и окорока пересчитал, то найдя нечетный, воскликнул: Потерял я один из окороков своих! Слуги ему, улыбаясь, отвечали: Господин, хорошо вы заметили. Когда его вывели из кухни, то еще один окорок унеся, число их выровняли, и он, вернувшись, заново их пересчитав и найдя число четным, весьма шутливо сказал им: ах, господа, ведь я было чуть не промолчал. Когда же слуги хотели себе устроить пирушку, то говорили ему: господин, что же вы о себе не заботитесь? Ведь вы совсем больны. Если он говорил им: откуда вы знаете это, ребята? - отвечали: мы видим по вашим волосам, что они всклокочены. И уложив его в постель, изысканными яствами, будто бы для больного приготовленными, себя подкрепляли. Услыхал о такой простоте некий мужик, плутоватый и хитрый, и выдумал, будто он слуга его и все его пращуры его семье служили. Не могу вынести, говорит, господин, что добро ваше так растаскивается и так небрежется. Я-де ваш раб и справедливо будет мне вашей чести послужить и что вам принадлежит верно беречь. Чего больше? Поручены ему были все дела. И он по ночам, когда господин его уходил спать, сидел со слугами у очага и за выпивкой бездельничал. Когда однажды он привел какого-то шута, и тот сладкой скрипкой спящего пробудил, вставшего встретил слуга, говоря: Куда вы собрались, господин? Ответившему тому: мелодию слышу сладчайшую, но не знаю, где она; слуга успокоил: вернитесь в постель вашу, то монахи из Дойца поют под орган. (...)

Божиим соизволением вышло так, что в церкви Св. Гереона, чьи доходы были многочисленны и обильны, сделан был он келарем. И, как читаем мы о Св. Иосифе, тогда как не знал он ничего, кроме хлеба, который он ел, и то не до конца, Господь, которому угодна простота, недостаток его восполнил и всё, на что он руки свои простирал, благословил. В один из дней вошел он в церковное зернохранилище, и увидал множество котов, бегающих по зерну. Едва он смог дождаться того часа, когда собирается капитул. Простершись у ног Декана, просил освободить его от такой службы и принять ключи. Декану же и братьям, спросившим: добрый господин Веринбольд, что с вами? Отчего вы так поступаете? - отвечал: оттого, что не могу видеть убыток церкви. Какой, спрашивают, убыток? Он же: Сегодня я видел многих котов в зернохранилище, которые все припасы ваши пожрут. Те же стали просить и уговаривать: Коты зерна не едят, но очищают, и чтобы ключи забрал назад, едва упросили. Ибо на опыте узнали, что благословил их Господь за его простоту. В другой раз, когда у него хранились различные монеты и деньги от разных сборов, один из слуг его часть тех денег тайно унес и сбежал. Когда же о том узнали, и он о том весьма печалился, то утешающим его ответил: я не об убытке плачу, а об опасности. Денарии эти еще в оборот не выпущены, поймают бедного, и если за них будет он казнен, буду я виновником его смерти. ПОСЛУШНИК: Таких людей в наше время келарями не делают. МОНАХ: Как время поменялось, так и люди. Ибо и до сего дня случается, что у прелатов и чиновников простых умом церковное хозяйство внешними богатствами изобилует, а у хитрых и в школе мира сего искушенных - недостачу терпит."

Current Mood: Роман Шмараков

Цезарий Гейстербахский пишет о монахе, который бросил монастырь и подался на военную службу: соединился он с разбойниками, которых множество называется ротой (rutta).