У Мошкова продолжают выкладывать газетные фельетоны Аверченко времен Гражданской войны

Вот пара симпатичных однодневок девятнадцатого года, интересных с точки зрения истории повседневности:
"Стальной народ" - о железнодорожниках.
И нельзя даже сказать, что железнодорожный аппарат потому так живуч и жизнеспособен, что он по своей природе выкован из железа и стали -- поэтому несокрушим.
Наоборот, ничего нет чувствительнее и нежнее железнодорожного аппарата... Заметьте: как только в какой-нибудь местности неблагополучно -- сейчас же вы получаете телеграмму:
-- "Железнодорожное движение прервано". Это первая ласточка. Железная дорога -- это хрупкая женственная натура, склоняющая первая нежную голову на надломленное шее при первом же дуновении свирепого урагана.
Но нет ничего на свете выносливее таких женственных хрупких натур. Они первые пригибаются к земле, но и первые же выпрямляются, как только ураган пронесся дальше.
Налетела грубая ужасная грабительская красная армия -- железнодорожное дело разрушено, исковеркано, разрушена, разграблена, исковеркана почта, банки, городское самоуправление, учебная жизнь.
Но вот кто-то явился на выручку несчастной местности, красные грабители и насильники прогнаны дальше, и за их спиной остается все, чего коснулась рука жестокого демона разрушения: закрытые банки, разрушенная почта, разогнанное городское самоуправление, мертвые заколоченные гимназии.
И угрюмо дремлет в тоске смертельно израненный город -- закрытые, заколоченные банки, почта, гимназии.
А в это время -- даже еще раньше, когда красные в полуверсте от станции, убегая, еще отстреливаются из орудий, когда еще по железнодорожным путям посвистывают последние запоздавшие пули -- на перроне показывается фигура, хлопотливая, в красной фуражке, какие-то серые люди копошатся около развинченных, развороченных взрывами рельс, кто-то чистит холодный молчаливый паровоз, кто-то что-то смазывает, кто-то по чем-то хлопотливо постукивает молоточком и -- не прошло и нескольких часов, как колесо завертелось: уже на железнодорожном телеграфе застучали, как дятлы, телеграфисты, уже засаленные люди льют из масленок в вагонные колеса какую-то смазочную штуку, уже у билетного окошечка замаячила небритая физиономия кассира, а там -- звонок, свисток, гудок, т-шу, т-шу, тшу-у-у! Пожалуйте!
-- На Конопаткино, Васино, Чудаковскую -- третий звонок! Поезд стоит на втором пути!
А на другой день начальство, если только есть малейшая возможность, кроме почтовых пустит еще и международный вагон. Уж будьте покойны! Это вопрос его, железнодорожного, самолюбия.
Банки заколочены, о городской думе ни слуху, ни духу, а на станции -- будто ничего и не случилось:
-- Что вы хотите знать? Ну, да! 3-й номер, как всегда, отходит в восемь вечера, а 8-й bis по-старому в 11 часов. Что? Багаж? Конечно, принимается! Почему бы ему и не приниматься?

"Самостийники" - о бандитах, грабивших поезда вокруг Киева.
-- Мне в Киеве советовали грабиться у Остапчука. Он только бриллианты и николаевки социализирует. И, кроме того, удостоверение дает, что вы уже ограблены, очень удобно.
-- Почему удобно?
-- А чтобы на следующих перегонах не грабили.
-- Раз уже ограбили, не все ли равно, что будет на следующих перегонах?
-- Не скажите. Они бывают очень недовольны, кричат. Вы, говорят, нарочно нам назло вещей не взяли. А тут покажешь им удостоверение -- они и успокоятся.